Как и чем подпоясывают ребенка в 1 год

513

еловый же очеп, по мнению жителей этих мест, мог стать причиной того, что ребенок “покроется коростой”. В качестве подстилки на дно люльки клали солому.

В колыбели младенцу предстояло существовать отдельно от матери, и поэтому следовало особенно тщательно оградить его от порчи и тем более подмены “нечистой силой”. Колыбель и все, что в нее должно было быть положено, в том числе и ребенка, кропили святой водой, в изголовье люльки вырезали или намазывали смолой крест, окуривали ее ладаном, клали его внутрь или вешали на ниточке. При укладывании произносили, например, такие слова: “Господи, благослови! Дай Бог святой час. Пошли Господи Ангела своего хранителя сохранить Николая от злого духа и усыплять его спокойным сном (РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1085. Л. 11. Орловская губерния и уезд). В Поречском уезде Смоленской губернии для спокойствия новорожденного в люльку при первом укладывании клали “краец” хлеба, приговаривая: “Как хлеб лежит на столе тихо, так чтобы спал мой ребенок” (РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1643. Л. 8). Если малыш был еще некрещенный, то на люльку вешали крест, который затем надевали на него при крещении. Но употреблением христианской атрибутики заботливые родители не ограничивались. Для защиты от нечистой силы в зыбку клали колющие предметы, например ножницы, а для спокойствия и крепкого сна – щеть для льна, свиной хрящ – пятачок, в голову сон-траву.

Основным питанием новорожденного с первых дней его жизни было грудное молоко. Специалисты-врачи, занимавшиеся до революции проблемами ухода за новорожденными, отмечали, что при общерусской традиции кормления младенцев в раннем возрасте грудным молоком, статистика показывает некоторые различия в сельской местности и городах. Лишение грудничков материнского молока в деревне было редкостью. Иная картина наблюдалась в городах, особенно столичных. В 1870-х годах, по данным двух детских больниц, в Москве грудным молоком матери вскармливалось 78,64% детей, кормилицей – 7,34%, смешанным способом – 3,87%, искусственным – 10,15%. В Петербурге две трети детей в возрасте до года получали молоко матери или кормилицы, треть – кормились искусственно ( С. 266).

Время первого кормления несколько различалось. В некоторых местностях ребенка прикладывали к груди в день родов, считая молозиво полезным для здоровья малыша, но чаще дожидались, когда придет молоко. Перед кормлением грудь обмывали, предпочтительно святой водой, и первой обязательно давали правую грудь – “чтобы не был левшой”.

Кормление грудным молоком русские матери считали наиболее полезным для детей в первый год их жизни. В обычных условиях грудь давали при проявлении ребенком признаков голода, а также при беспокойстве, плаче – для его успокоения. В то время, как в дворянских семьях, особенно в среде высшего дворянства, было принято приглашать кормилицу с первого дня рождения ребенка, крестьянские женщины при недостатке своего молока употребляли разбавленное коровье, избегая кормить своих детей молоком другой женщины. Более того, они относились к этому с суеверным страхом и прибегали к чужой помощи лишь в крайних случаях.

Сразу по рождении ребенок получал соску – разжеванный черный хлеб (реже белый, баранки), завернутый в тряпочку. Эта соска служила не только питанием для новорожденного, но, и по распространенному убеждению, излечивала от грыжи. Для “крепости и здоровья” в соску к хлебу добавляли соль.

Прикармливать ребенка начинали с 5-6-й недели, иногда и раньше, сначала разбавленным коровьим молоком, и затем жидкими кашками, тюрей из хлеба и баранок. Для искусственного кормления использовали “рожок” – коровий рог, на который надевался сосок коровьего вымени. Раннее искусственное докармливание объяснялось прежде всего занятостью женщин на работе, особенно в летнее время.

514

Кормление грудью продолжалось 1,5-2 года, или как чаще говорили в народе “три поста” (учитывались Великий и Успенские посты), реже – “шесть постов”, если считать все посты года. В крестьянских семьях строго соблюдали религиозные запреты в питании, лишь для грудных детей (как и для тяжелобольных, и то с разрешения священника) делалось исключение. Полуторагодовалый срок грудного кормления был установлен когда-то православной церковью и многие верующие крестьяне считали грехом давать ребенку скоромную пищу на “четвертый” пост.

Отлучение от груди часто сопровождалось специальными обрядами, знаменующими возрастной переход в жизни ребенка, возможно выход из младенчества и окончание непосредственной связи с кормилицей-матерью. Ребенка сажали на стол, на которых клали хлеб-соль. Мать давала ему лепешку (лепешку и яйцо – Пензенская губерния, Инсарский уезд) и, “прощаясь” с малышом, говорила: “Дай Бог от груди отстать, а к хлебушку пристать” (Орловская губерния и уезд), “Возьми, Господи, младенца Петра на свои хлеба” (Пензенская губерния); при этом читали заговор “от тоски, от сухоты” (Олонецкая губерния). Иногда последнее кормление происходило на пороге (Орловская губерния, Малоархангельский уезд). В день отлучения от груди гадали о будущем ребенка. Для этого клали перед ним предметы, символизировавшие определенный род занятий и смотрели, что он возьмет. Возьмет деньги – будет торговать (или будет богат), книгу – будет тянуться к знаниям, ножик – будет хороший мастеровой, хлеб – вырастет отличным крестьянином. Выбравшая ножик девочка станет умелой стряпухой, веретено – пряхой. Иногда матери заказывали в этот день специальный молебен. Чтобы ребенок легче отвыкал от груди, ее мазали сажей или чем-либо горьким, “обманными” способами показывали отсутствие груди, пугали “букой”, прячущейся за пазухой и т. д.

Среди обрядовых действий, совершаемых над младенцами, нужно выделить обряд первого подпоясывания. Встречался он хотя и не повсеместно, но достаточно широко для того, чтобы рассматривать его как особый сюжет русской обрядовой традиции. Заключался этот обряд в том, что крестная мать (изредка – бабка-повитуха) в предназначенный для этого день приносила крестнику (крестнице) поясок, а иногда и другие предметы одежды – шапочку, рубашечку, а также подарки, и с пожеланием “быстро расти” и быть здоровым, подпоясывала его, после чего обычно следовало небольшое угощение. Обрядовое и временное выделение первого подпоясывания связано, по-видимому, с той особой функцией магической защиты, которой обладал, по мнению русского народа, этот обязательный элемент народного костюма (Кремлева. 1989. С. 251-254; 1989. С. 231-236). Можно предположить, что таким образом народный обычай сохранял, хотя и в измененной форме, церковный обряд надевания пояса (как и креста) на окрещиваемого младенца. Этот элемент чинопоследования таинства крещения в XIX в. уже вышел из практики православной церкви и сохранялся лишь в обряде крещения у старообрядцев.

Наиболее распространенной можно считать традицию подпоясывания на 40-й день после рождения, одновременно с принятием роженицей очистительной молитвы и “воцерковлением” окрещенного ранее младенца, до того он был “распоясан” (Тульская, Владимирская, Рязанская, Калужская, Смоленская губернии). Более того, иногда считали, что подпоясывать младенцев раньше этого срока – грех (Клинский уезд, Московская губерния). Однако оставлять младенцев дольше положенного срока без столь необходимого для человека оберега также казалось очень опасным. Если же по вине крестной такое случалось, она могла за это, видимо в результате Божьего наказания, “поплатиться смертью” (Рязанская губерния).

Иногда подпоясыванию приписывалась способность влиять на физическое раз –

515

витие ребенка. Правда, жители разных мест по-разному расценивали это влияние, что определяло обрядовую практику. Так, в Кадниковском уезде Вологодской губернии ребенка не опоясывали до года, “чтобы не запоясать роста и прорезывания зубов”, а в Велижском районе Смоленской области, всего “немного погодивши после родов”, подпоясывали новорожденных с тем, “чтобы у них животы не росли”.

В некоторых местах первое подпоясывание приурочивали к определенным временным этапам младенческой жизни: прорезыванию первых зубов – “чтобы зубки легче шли” (Шенкурский уезд Архангельской губернии; Порховский район, Псковская область), через некоторое время ленточку или поясок могли и снять; а также к первым шагам (Духовщинский район, Смоленская область). Иногда традиция определяла и место исполнения действия. Так, в Клинском уезде Московской губернии его следовало совершать у печи.

В 80-е годы ХХ в. обрядовое подпоясывание еще сохранялось кое-где в сельской местности, но, как правило, оно уже не связывалось с какими-либо определенными сроками. Так, по обычаю, установившемуся в те годы в Воронежской области, крестная должна была при подпоясывании сделать крестнику богатые подарки, и поэтому время исполнения обряда во многом зависело от того, как скоро она сумеет должным образом подготовиться.

Первые попытки ребенка сделать самостоятельные шаги сопровождали действия, имевшие целью освободить ножки малыша от воображаемых “пут”, препятствующих началу его самостоятельного хождения, и тем самым дать ему возможность “ходить шибко и скоро”. Для этого кто-либо из взрослых должен был ножом, лучиной или, если их не оказывалось под рукой, просто пальцем сделать между детскими ножками (иногда перед ними) движение, имитирующее разрезание, отчего и само действие называлось “пута резать”. Так же поступали в тех случаях, когда младенец долго не начинал ходить (Московская губерния). Некоторые же считали более действенным реально запутать ножки веревкой или ниткой и затем ее разрезать (Смоленская губерния, Духовщинский район). Магические действия с перерызанием диктовались и иными соображениями. В некоторых местах полагали, что ребенку мешает ходить страх и для того, чтобы “оттяпать робость”, нужно провести перед ним по земле черту косой или ножом (Вологодская область, Вожегодский район) или же квашенным ножом ударить по полу два раза (Нижегородская губерния). С той же целью иногда “перерезали след”, т. е. делали имитирующее перерубание движение рукой после каждого шага ребенка (РЭМ. Ф.7. Оп. 1. Д. 1768. Л. 5; АРГО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 12. Л. 56. Нижегородская губерния). С первыми шагами связывали и определенные приметы относительно будущего ребенка. Например, жители Шенкурского уезда считали, что, если он в первый раз пойдет в передний угол – жить будет, к порогу – скоро умрет (АРГО. Р. 12. Оп. 1. Д. 12. Л. 56).

Первый год жизни ребенка заканчивался обрядом первого пострижения (Рабинович. Очерки, 1978. С. 251). По русскому обычаю крестные в первую годовщину жизни выстригали крестнику прядь волос или же, как известно по материалам XIX-XX вв., две пряди крест накрест, затем его в первый раз стригли. При этом малыша сажали на шубу. Обряд первого пострижения сохранялся кое-где и во второй половине ХХ в. Но даже там, где уже не встретишь и воспоминаний о существовании такого обряда, родители твердо придерживаются правила не стричь волосы ребенку до исполнения года. На этом период собственно младенчества, когда новорожденный являлся лишь пассивным объектом забот взрослых, стремящихся сохранять и укрепить само его существование на земле, а также дать нужное направление дальнейшему развитию, заканчивался.

Из всего вышесказанного очевидно, что традиционная для русских культура родовспоможения сложилась и функционировала как постоянное и неразрывное

516

соединение практического опыта и религиозных воззрений. Разделить их при исследовании невозможно, более того, такие попытки привели бы к ошибочному пониманию жизни русского человека, особенно крестьянина. Религиозное мировосприятие было той основой, или скорее канвой, на которую накладывалось многообразное бытие человека и которая постоянно в большей или меньшей степени корректировала и ограничивала определенными рамками мысли и поступки мирянина. Влияние религиозного фактора было особенно ощутимо во всем, что касалось рождения и ухода за роженицей и новорожденным. Однако уже по исполнении ребенку двух-трех лет поведение взрослых определяли не только и не столько соображения религиозного характера, сколько задачи целенаправленного воспитания и постепенного включения ребенка в активную жизнь семьи и того социального окружения, к которому он принадлежал.